aleksandr, 44 - 24 мая 2011 12:58

Я провела с ним 88 дней и 16
часов моей жизни. Ни у одного
мужчины не было так мало
времени , и ни один не дал мне
так много. Один пробыл со
мной 6 месяцев, и не сумел
дать мне того, что у меня было
с Элджотом уже после б часов.
Я продолжала быть с этим
человеком , так как считала, что
его «шесть часов» еще
наступят. Я ждала. Но они так и
не наступили. Как-то во время
очередной бессмысленной
ссоры он закричал :
— Ну и что такого дал тебе этот
чертов поляк , от которого у
тебя не осталось ничего? Даже
его чертовой фотографии нет.
— А когда он торжествующе
изрек : — Да имел ли он
представление о том, что такое
фотоаппарат? — я выставила
его полупустой чемодан, с
которым он переехал ко мне,
за дверь.
Так что же дал мне этот
« чертов поляк»? Что?
Например, дал мне оптимизм.
Он никогда не говорил про
печаль , хотя я знала, что он
пережил бесконечно
печальные времена . Он
заражал оптимизмом. Дождь
для него был всего лишь
коротким промежутком перед
появлением солнца . Всякий,
кто жил в Дублине, поймет, что
подобный образ мыслей —
пример сверхоптимизма . Это
при нем я открыла, что носить
можно не только черное. При
нем я поверила, что мой отец
любит мою мать, только не
может проявить это. Даже моя
мать никогда не верила в это.
Ее психотерапевт тоже.
Например, он подарил мне
такое чувство, когда кажется,
что через минуту ты сойдешь с
ума от желания . И при этом ты
знаешь, что желание твое
исполнится. Он умел рассказать
мне сказку о каждом кусочке
моего тела . И не было такого
места, которого он не коснулся
бы или не изведал его вкус.
Будь у него время, он
перецеловал бы каждой
волосок у меня на голове. Все
по очереди. При нем мне
всегда хотелось раздеться еще
больше . У меня было
ощущение, что я
почувствовала бы, наверное,
себя еще более обнаженной,
если бы мой гинеколог вынул у
меня спираль .
Он никогда не искал эрогенных
зон на моем теле . Он считал,
что женщина является
эрогенной зоной вся в
целостности , а в этой
целостности самый эрогенный
участок — мозг . Элджот
слышал о пресловутой G-точке
в женском влагалище, но он ее
искал в моем мозгу. И
практически всегда находил.
Я дошла с ним до конца
каждой дороги . Он приводил
меня в такие чудесно грешные
места . Некоторые из них сейчас
для меня святыни. Иногда,
когда мы любили друг друга,
слушая оперы или Бетховена,
мне казалось, что невозможно
быть еще нежней. Как будто у
него были два сердца вместо
двух легких . А может, так оно и
было…
Так, например, он подарил мне
маленькую красную
резиновую грелку в форме
сердца . Размером чуть больше
ладони. Милый. В Дублине
только он один мог придумать
что -либо подобное. Потому что
только он обращал внимание
на такие вещи . Он знал, что у
меня страшный
предменструальный период,
предшествующий еще худшим
дням , и что тогда я становлюсь
несправедливой, жестокой
ведьмой, которой все мешает.
Даже то, что восток находится
на востоке, а запад на западе.
Однажды он поехал на другой
конец Дублина и купил эту
грелку . В ту ночь, когда у меня
безумно болело, он встал,
наполнил грелку горячей
водой и положил мне на
живот . Но сперва поцеловал
мне это место. Сантиметр за
сантиметром. Медленно,
осторожно и невероятно
нежно . Потом положил мне эту
грелку. И когда я восхищенная,
смотрела на это маленькое
чудо , он принялся целовать и
сосать пальцы моих ног.
Сперва на одной ноге, потом
на другой. Он все время
смотрел мне в глаза и целовал.
Хоть у тебя и не бывает
предменструальных периодов,
ты все равно ведь способен
представить , как это чудесно. К
сожалению, я пережила с ним
всего лишь три таких периода.
А еще, например, он подарил
мне детскую
любознательность. Он
спрашивал обо всем. Точь-в-
точь как ребенок, имеющий
право задавать вопросы. Он
хотел знать. И научил меня, что
«не знать» — это значит «жить
в опасности». Он
интересовался всем. Все
обсуждал, все подвергал
сомнению и склонен был
поверить всему , как только
удавалось убедить его
фактами . Помню, как однажды
он шокировал меня вопросом:
— Как ты думаешь, Эйнштейн
онанировал?
Он научил меня, что следует
покоряться своим желаниям,
как только они приходят, и
ничего не откладывать на
потом . Так во время приема в
огромном доме какого-то
жутко важного профессора
генетики в процессе
нуднейшей научной дискуссии
о «генетической
обусловленности
сексуальности
млекопитающих » он вдруг
встал, подошел ко мне,
наклонился — все умолкли,
глядя на нас, — и прошептал:
— На втором этаже дома есть
ванная , какой ты в жизни не
видела. Глядя на тебя, я не могу
сосредоточиться на дискуссии
о сексуальности . Пойдем
скорей в эту ванную. — И
добавил: — Как ты думаешь,
это генетическая
обусловленность?
Я послушно встала, и мы
пошли наверх. Молча он
поставил меня к зеркальной
дверце шкафа , спустил брюки,
раздвинул мне ноги, и… И
«генетически обусловленная
сексуальность
млекопитающих» обрела
совершенно иное чудное
значение . Когда через
несколько минут мы вернулись
и сели на свои места , на миг
воцарилась тишина. Женщины
пытливо смотрели на меня.
Мужчины закурили сигары.
Еще он, например, подарил
мне ощущение, что я для него
самая главная женщина. И все,
что я делаю, для него имеет
значение. Каждое утро, даже
если мы спали вместе, он,
здороваясь со мной, целовал
мне руку. Открывал глаза,
вытаскивал мою руку из-под
одеяла и целовал. И говорил
при этом: «Дзень добры».
Всегда по-польски. Как в
первый день, когда нас
представили друг другу.

Иногда, случалось, он
просыпался ночью,
«пораженный какой-нибудь
идеей» — так он это называл,
— тихонько вылезал из
постели и шел заниматься
своей генетикой . Под утро
возвращался, залезал под
одеяло, чтобы поцеловать мне
руку и сказать «дзень добры».
Он наивно думал, что я не
замечала его уходов. А я даже
наносекунды, проведенные без
него, замечала.
Он мог прибежать в институт,
где у меня были занятия, и
сказать, что опоздает на ужин
на десять минут и чтобы я не
беспокоилась . Понимаешь,
невероятно долгие десять
минут…