Александр, 61 - 14 апреля 2012 13:00

[COLOR=red][SIZE=+1] Бред[/COLOR]... Кабак[/SIZE]. Пока разговаривали, вошли в какой-то поселок - деревня-не деревня, село-не село. Вышли на площадь. С одного края площади возвышалась аккуратная церковь восстановленная недавно и от этого выглядевшая празднично и нарядно. На противоположной стороне они увидели затянутое в сайдинг здание с надписью "Кафе-бар". А между ними была грязная кривая площадь с огромной лужей и спокойно спящей в ней свиньей.
- Как же это по-русски! - покачал головой Иешуа. - На одной стороне церковь, на другой - кабак. Две крайности русской жизни! И мечется между ними люд расейский, ищет золотую середину, счастье свое. А вот оно, счастье их - в луже!
Он грустно усмехнулся, прочитал надпись на столовой.
- Вот же олухи! - рассмеялся Иешуа, - Ну зачем так называть? Вы же русские! Почему-то ни во Франции, ни в Америке я не видел ни одной вывески "Столовая," или "Рюмочная", или "Кабак", а у вас все обамериканились да объевропеились. Только и видно - ресторан, варьете, кафе-шантан, бар. А зайдешь - типично русская харчевня, если вообще не кабак, с тучей мух, тараканами и мышами. И - спорим! - кот будет лежать на прилавке где-нибудь? Ну что за глупое автоматическое копирование? Зайдем, Мегрэ?
Поесть не мешало и Алеша согласно кивнул. Зашли. Обстановка была стандартная для сельских столовок-чайных, не меняющаяся в принципе еще со времен царя-гороха. Разве что прогресс вносил свои копеешные новшества в виде импортых заграничных вин, виски и джинов, которые зачастую разливались в задних комнатах этого "кафе", и нарядных нерусских этикеток, приклееных там же. А уж всевозможных пакетиков и разноцветных коробок со всякой несьедобной снедью, заполнивших полки бара, было вообще не счесть. И на одной из полок,лениво позевывая, лежал толстый-претолстый котяра. В зале стояли разномастные столы без скатертей и колченогие стулья. Народу было много. То тут, то там сидели кучками мужики, реже - женщины, в глубине за тремя-пятью сдвинутыми столами большая группа отмечала какое-то праздненство. Было накурено и шумно.
- Ну ей-ей кабак! - рассмеялся Иешуа. Почему-то его это даже радовало.
- Слушай... - обратился к нему Алексей, - Давай я тебя по-прежнему буду Никитой звать. Ну не Иисусом же! А то...
- За дурака примут? Правильно мыслишь, Лёха!
- И вот еще что... Понимаешь... У меня это... Денег совсем нет. Ни копейки...
- А ты думаешь у меня есть? - Никита расхохотался.- Но эту проблему мы сейчас быстро решим.
Он вышел на середину зала, где по абсолютно вытертому, даже протертому полу угадывался танцевальный круг, обвел присутствующих взглядом, лихо вскинул в руки гитару, взял пару громких резких аккордов и раскатисто рявкнул:
- Увввважаемые грррраждане! Оторррву вас на минуту! Позвольте представиться - Никита Джигурррда! Только сегодня и только для вас - пою бесплатно целый час! Рррусские наррродные, блатные хоррроводные!
В зале сделалось тихо, все оторвались от своих тарелок и стаканов и, выпучив глаза, раззявив рты, с неподдлеьным удивлением уставились на Иешуа-Никиту.
- Ба! Джигурда! Ей-ей, Джигурда!
- Точно! Никита!
- Хо-хо! Откуда? Давай, Никитушка, спой нам!
- Во дела! Точно Никита!
Люди радостно зашумели, замахали руками, кто-то пронзительно засвистел - Джигурду узнали все. В зал выскочили все официантки, повара, протискиваясь через толпу, прикатился маленький толстенький армянин Гурген - хозяин кафе. Оторопело глядя на Джигурду, он не забывал споро отдавать распоряжения своим работникам. Те быстро вынесли в зал дополнительные столы, усадили Алешу за один из них, навалили на этот стол гору закуски и выпивки...
А Никита тем временем запел. Он пел русские застольные песни - забористые, молодецкие, лихие и грустные - про казачью вольницу, про степь привольную, про любовь и волю, про шумный камыш, плачущую деву, бродягу с Байкала, лихую удалую тройку... Голос его рокотал и грохотал, гитара звонко вторила - иногда истерично заливаясь смехом, а иногда плача навзрыд.
Никита пел про Россию...
И для России...
В перерывах между песнями поднимался гвалт, все наперебой приглашали его за свой столик, протягивали ему полные до краев стаканы, орали и шумели. Никита ни к кому не присаживался, только иногда брал полный стакан, благодарил и, не закусывая, залпом выпивал. И тогда поднимался еще больший шум и гвалт. Но как только Никита брал первые аккорды следующей песни, мгновенно затихали. И слушали. Многие уже были пьяны, плакали над грустными песнями и радовались радостным. Но все слушали...
Про Русь, про казаков, про веру в доброго царя, про священный Байкал...
Про удаль и волю...
Про рабское терпение и горе...
Про себя....
Молва о Никите мгновенно облетела весь поселок, люди бросали свои дела и бежали к площади. Да неужто? Никита? Да не может быть! Ой, скорей-скорей!
Зал не вмещал такого количества людей, они сгрудились в проходах, толпились у входных дверей, окон, запруживали всю площадь. Свинья, пнутая кем-то, дико заверещала и бросилась наутек.
-...Но только конииии мне попалиииись прррривирредливыеее... - пел Никита громовыми раскатами и хрустальные висюльки в люстрах жалобно звякали, а стекла в оконных рамах грозно дребезжали...
Алеша меж тем, плотно обсиженный Гургеном и его первыми лицами - шеф-поваром, старшим официантом и бухгалтершей, - усиленно ел-пил и отвечал на их вопросы. Всем было интересно. Все наперебой спрашивали, угощали, предлагали...
- Дарагой, скажжжи, сколько вы тут пробудете, а? - допытывался Гурген, настырно подливая непаленого коньяка в добросовестный граненный стакан Алеши. - ОставайтЭсь ищщо - у мене дом харощий, балшой - как царей встрЭчу, мамой клянусь! Сматри, народ рад вам!
- Правда-правда, Алексей... не знаю

• 
• 
•