Цезарь, 41 - 9 октября 2012 14:18

Аленин дневной распорядок был наипростейший: если не нужно было в колледж, просыпалась около часу дня. А в колледж нужно было, кажется, три раза в неделю. Потом был душ, неспешный завтрак. Часа два уходило на макияж. В районе восьми вечера она уезжала в клуб. За ней приезжали попеременно — то Вадик, то Гурген. Иногда, кто-то еще. Возвращалась под утро. Если с Вадиком, то около трех часов после полуночи, с Гургеном — на полтора-два часа позже. Если с кем-то еще, то совершенно по-разному.
Так шли дни, недели. Я метался по раскаленному городу в поисках работы. К вечеру приходил уставший, валился на кровать, пытался учить английский, одновременно смотрел телевизор. Их двенадцать федеральных каналов, после наших союзных двух, казались медиа-пиршеством. Яркая и шумная реклама взрывала мозг. Слоганы запоминались наизусть бессознательно и намертво. Палец уставал переключать каналы на пульте дистанционного управления.
Через три недели все надоело. Ненавистная уже реклама шла по двадцатому кругу. Бесконечные сериалы и ток-шоу я не понимал ни в плане языка, ни в плане смыслового восприятия. Футбол не показывали. Постановочный реслинг с уродливыми накачанными клоунами раздражал. Бейсбол вводил в состояние тихого бешенства.
Иногда, случалось так, что Алена оставалась вечером дома. Обычно, это было в день перед ранними занятиями в колледже. И в эти вечера происходили странные вещи. Полагаю, что странные...
Я, как обычно, валялся со словарем на чужой кровати. Телевизор фонил. В каждый из таких вечеров, она приходила ко мне в спальню. Мы общались. Нам, на самом деле, было о чем поговорить. Общее детство в одном дворе. Вспоминали набеги на соседские вишневые и абрикосовые сады. Футбол двор на двор. Много смеялись, лежа на одной кровати. Воспоминания становились настолько ощутимыми, что в спальне этой убогой бруклинской квартиры явственно ощущался приторный запах жаркого украинского лета с его шелковицей, крыжовником, пылью проселочных дорог, грязной рекой, где мы плескались с утра до вечера, разбитыми коленками, утренней яичницей с салом.
И всякий раз, прежде, чем уйти спать, она просила сделать ей массаж. И все бы ничего, но она была после душа, и на ней не было ничего, кроме повязанного поверх тела полотенца. И массаж она просила сделать не какой-нибудь, а массаж ног. Прям, по-тарантиновски...
А повязанное вокруг смуглого тела полотенце лишь слегка прикрывало соски сверху и заканчивалось чуть прикрывая промежность снизу. На пару сантиметров. И она ложилась на живот, слегка разводила ноги и ждала. А мне двадцать два. И женщины у меня не было... Давно, одним словом, не было.
По всем законам жанра, я смущенно начинал массаж со ступни. Медленно, но верно, неумелыми переборами, передвигался выше. Всеми силами пытался придать этому процессу медицинско-профилактическую направленность. Ничего не получалось. За какие-то пару сантиметров до того места, где заканчивалось полотенце, я инстинктивно увеличивал временную фазу лечебного процесса. Пальцы явственно ощущали тепло плоти девятнадцатилетней подруги детства. Физиология брала своё. Я незаметно набрасывал на себя убогий советский плед. Далее, я переходил к менее интересному возвратному движению снова к стопе. Так могло длиться час-полтора. Леля посапывала. Я был на грани подросткового конфуза.
До сих пор не могу понять, что это было. То ли Алёна на самом деле была раскрепощена до непонимания очевидных общечеловеческих истин, то ли она и во мне видела объект сексуальных притязаний. Только объект абсолютно бесполезный. Может, в силу своей генетической робости, а может, в силу слишком правильного провинциального воспитания. Хотя, может, ничего странного в моей истории нет...

Родителям полуночный образ жизни дочери не нравился. Часто возникали предрассветные скандалы. В мою келью доносились обрывки фраз: «Сука,... в подоле принесешь... колледж...учиться...гулять...спать...будущее...клубы...пьянки-гулянки... ни о чем не думаешь...в жопу засунь...сама все знаю...заберем ключ...ночевать в подъезде...ёб твою мать.»
После очередного клубного загула, отец, на самом деле, конфисковал у нее ключ от квартиры, предупредив, что в двенадцать дверь закрывается без вариантов.
Леля не захотела играть в золушку, и в первую же ночь после изъятия ключа пришла в полпятого утра. Дверь, естественно, никто не открыл.
Но бруклинские дома снабжены хорошей сетью противопожарных лестниц... Алена в квартиру полезла по одной из них. Когда я услышал в предрассветной мгле стук в окно нашего высокого третьего этажа, то немало удивился. Когда же сквозь стекло увидел Алену при полном вечернем макияже, в короткой юбке, застывшую в позе игуаны на ржавой пожарной лестнице, то сначала это зрелище принял за дурной сон. У девушки не было намерения сразу проникнуть в дом. Сначала она попросила у меня, ею же подаренные десять долларов, чтоб рассчитаться за такси, которое ожидало внизу. Скороговоркой произнесла в открытое окно:
- Гурген, дебил, пропил все деньги в клубе. Мачо бухарский, блядь. Потом верну...
Наутро был жуткий скандал. Ближе к вечеру Алена собрала чемодан и исчезла в неизвестном направлении...
Спустя полтора месяца она вернулась. Все закрутилось по-новому. Но меня уже к тому времени не было в их двухбедрумных апартаментах.