Цезарь, 41 - 12 октября 2012 02:42

Тут сижу ковыряюсь в комнате, что-то бессмысленное, как всегда, руки занять. В голове ветер, обычное дело, жду, как бы поудачней надуло в смысле выпить. Даже деньги есть, но нет повода. Редкое сочетание, надо признать. В чём-то мистическое. Упс! – дверь открывается. На пороге старушка-мать, вся аринрадионовной шалью перевязанная, губами шевелит, а в подслеповатых глазах – боль и сочувствие. Не иначе, думаю, как война в иране, что бы ей в противном случае терзаться?
Вот и нет. Помер друг мой, такой-же балбес, только на год помладше. Долго рассказывать про хитросплетенье семейных уз, да и не к чему. Факт в том, что я его не видел давно, да и она тоже, слава богу. Но есть кому благую весть донести. Вот и донесли.
Мама говорит, что помянуть бы товарища. Я против такого и возразить не нашёлся. Ни против желания родственного, ни против помянуть.
Сгонял в адрес, взял в районе литра, пресервов там, и разной чепухи одноразовой. Сели, разлили по полной. Смешно, ей-богу, будто полную жизнь. Кому-кому, а жмуру, что духом питается, эти кубы как щуке зонтик.
Кушаем сельдь исландскую, водку пьём. Странно, что скорбное лицо лишь одно. Возможно, что и моё тоже так себе в смысле радости бытия, но у матери точно мировая скорбь. И глаза потускнели. Все к тому идёт, что хороший был человек. И тётя его хорошая. И мать. И племянник. Ну против этого и возражать-то бессмысленно: наливай, да пей. Я и пью, согласно гоняя креветки по соусу.
Там разошлись, как в море корабли, много ли нужно старушке, да и сел я втыкать в сеть, попивая по глоточку. Пью, как какой-нибудь сраный «Архыз», даже не давлюсь в ответственном месте. Пишу искромётные афоризмы, с лялькой како-то помутил в чате. Обычное дело, банальщина.
Ночь спал как бревно, хоть бы кто холодной дланью по сердцу. Никого с дланью, совсем никого.
Утром встал с мыслью о пиве. Не скажу, что новая мысль. Довольно заурядная, не озарение ну никак.
Железо перетряс, купюры разгладил, одел свежее, из того что менее завалялось. Вышел, бахнул две. И тут вот задумался.

Не сказать, что этот чорт мне близок был так, что ночью и на край света. Да ну, всё проще и по-семейному. Ругались бывало, как положено русским людям на съёмной кухоньке. Но вот что-то подумалось: а друзей-то у меня больше и нет. Тех, с кем горы переворачивал в девяностых. К кому приходил как домой. Кто в морду мог дать безобидно. Нету таких.
Именно он как-то раз радикально подвёл: «Не пиши стихов, говно это страшное». Я тут же перестал писать стихи, и до сих пор ему благодарен. Странно, но именно он был персонажем, даже лирическим героем, многих моих говноопусов. Именно он, хоть бы такого и выдумать, как два пальца об асфальт. Песни пел, весьма гадкие песни. Стихи писал. Плохие стихи. То про китобоев, то про пожарных, именуя их, козлов, огнеборцами.
Недалёкий был местами человек, но сильный и хороший. Как-то раз, помнится, выволок меня из шалмана, где я подпортил банкет очень крутым армянам. В целом – реально рисковал, погасили бы меня там на раз за склонность к метафорам.

Вот тогда я и третью взял. Не факт, что она была последней. Да ещё у какой-то урлы выцепил граммов.

Помню падал, правда дома уже, на классической мерзости ковёр, и башкой о сборную мебель. А когда упал окончательно, как морская звезда, то заплакал. Оттого, что есть чего, а не с кем. Тридцать лет провалились вместе с ним в никуда, в дремучее к чёрту. И остался фастфуд, и суши с тектоником. Сного глаз, но без тех, что серые и стеклянные.

Меня и сейчас колбасит на доводке, но уже не так, попускает, второй день как-никак рассекаю....

Вот одна деталь всё покою не даёт. Поменялись мы с ним крестами, воткнуло как-то достоевщиной. Бог бы с ней, великой литературой, но почему с тринадцатого этажа прыгнул именно он?