zhanna, 60 - 10 сентября 2008 22:06

запомнить со слуха, поэтому редкие смельчаки, знакомившиеся в оффлайне, сразу сканировали номера друг друга на дигиталы.

– На нашем ресурсе первонахать было западло, – ответил он, и с удовольствием отметил, как её взгляд из заинтересованного становится восхищенным. – Если не ссышь, пошли ко мне. – Он наклонился и понизил голос, чтобы окружающие не расслышали всей непристойности его предложения. – Я тебе покажу оригинальную распечатку «Медвежьего сюрприза». Без «преведа». На лазерном принтере.
Она потрясенно выдохнула:
– Я в ахуе.


* * *


Их роман развивался стремительно.

Тринити оказалась на редкость раскрепощенной любовницей. А он наконец-то нашел женщину, при которой мог не сдерживаться в постели. Её, похоже, возбуждали все те непристойности, которые он стеснялся произносить вслух при прежних своих подругах: «заниматься любовью», «вступать в интимную связь», даже «сношать». А однажды, в момент, когда они были особенно близки другу, он рискнул произнести слово «соитие».

Разница в возрасте сказывалась только во время их яростных споров по поводу «Падоначьей риформы языка». Реформа – единственное, что Эфиоп так и не смог принять в эстетике падонков. Ну, и еще кое-что.

Она с недоверием слушала о тех временах, когда каждое слово писалось единственно возможным способом, а в школах проходили не каверы, а теперь уже забытые оригиналы стихов. Но еще больше Тринити изумляла его теория о том, что ныне табуированная лексика когда-то не только была общеупотребимой, но даже относилась к высокому художественному стилю.

Эфиоп рискнул показать ей небольшую книжицу из своей тайной коллекции репринтов, но её настолько возбудило прочитанное на обложке слово «Элегии», что дискуссию пришлось перенести в постель. Впрочем, открыть книгу и прочитать хотя бы несколько страниц она так и не рискнула – ни потом, ни через несколько дней.
– Палево беспесды, – только и сказала она.
Он не решился настаивать.


* * *


Близилась годовщина их встречи. Эфиоп нервничал, сомневался, но решил рискнуть. Он раскроется перед ней полностью. Если Тринити поймет, если примет его таким – со всеми его слабостями и причудами, которые кто-то назовет извращением – значит, судьба. И они тут же загрузят комп, чтобы отправится в Вирт-церковь. Да.

Он аккуратно упаковал свой почти невесомый подарок в пластиковый контейнер. На сенсорной панели горела надпись, набранная архаичным «Таймсом» – в память об их первой встрече в метро: «Ахуительной!».


* * *


– Ты за кого меня держишь, старпер? – Тринити была в бешенстве.

Он боялся поднять на неё глаза. Впрочем, и так ясно, что он в них прочтет: презрение, брезгливость, даже страх.

– Я должна была всё понять, когда ты попытался всучить мне свою долбаную книжонку! Тупая афца! – Тринити даже не кричала, она почти голосила. – Я-то думала, ну так, с прибабахом мужик, ну х@й не стоит без этих гадостей… Возраст всё-таки… Я ж от тебя тащилась, козел! Всё терпела! Думала, киндеров настругаем…
Она закрыла лицо руками, плечи её вздрагивали.

– Ты сам-то понимаешь, что сделал? Это же аццтой, фтопку! Мало того, что слова говённые, но ты же это… это… написал! Ты фрик! Бюрократ! Нет, ты – хуже! Ортодокс! Убей сибя апстену!

Она выплевывала ему в лицо одно ругательство за другим, пока не расплакалась и не выбежала из комнаты. Он, не желая поверить, что всё кончено, бросился за ней, но тут же остановился. Поднял с пола то, что осталось от его подарка: несколько клочков бумаги, исписанных бесценными чернилами. Антикварной ручкой. От руки. Стараясь унять биение сердца, не желая верить, что всё кончено – и в этом виноват он, он один: поторопился, напугал, всё испортил! – Эфиоп медленно складывал обрывки, пока мозаика не соединилась в строчки:

«…Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Средь горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть, на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной…»


© Розка

• 
• 
•