Виталий, 58 - 10 июня 2009 19:06

ЧАСТЬ-2
Вид у старика был благообразный, все, кто его видел, думали, что он либо проповедник, либо сектант и слово его из Библии. Либо он сумасшедший, а к сумасшедшим в Одессе относятся с уважением, почти у всех на Слободке* находятся родственники, и Слободку упоминают в разговорах так же часто, как, скажем, Фонтан или Аркадию.
-«Кому слово? Кому слово?» - старик бормотал, ни к кому не обращаясь, и наконец кто-то спрашивал: «Что за слово, отец?»
Проповедник поднимал на спросившего горестные глаза.
-«Я имею слово. Что вы здесь ищете, молодой человек? Ради чего вы тратите время? Брюки? Вон видите столб с галкой наверху? Ваши брюки как раз под ним. Всех цветов, всех размеров, так что дома вам будут хлопать в ладоши. Мое слово для вас что-то значит? Я сберег вам время? Тогда рубель...».
Старика начинали спрашивать и другие - теперь он не успевал поворачивать серебряную голову.
-Мотоциклы? Они вон там, справа от входа. Там их целый загон. От и до. И «харлеи», и «БМВ», и «Ижи», и «макашки». Я вам гарантирую: домой вы уедете на мотоцикле... У вас нет рубля поновее?
-«Шапки? Норковые и песцовые больше на руках, за них держатся, как маленький мальчик за маму, когда он видит цыганку. Идите в самый центр, вон туда, где скрещиваются провода. А ондатровые, крашеная кошка и кролик – это у забора, где заканчиваются ковры. Какую вы хотите?»
Библейский этот старик появлялся на рынке вместе с первыми продавцами, отмечал, где кто расположился, брал с них по рубчику за рекламу, говорили ему и о товаре, что продавался из-под полы, он шептал потом возможному покупателю приметы продавца. И ходил, ходил по толчку, бормоча таинственное, скаральное:
-«Кому слово? Кому слово?»...
И вдруг, ровно, скажем. в 12, истошный бабий вопль:
-«Колю-у-ут!»
И с другой стороны:
-«Колю-у-ут!»
Что вам сказать! Вы видели картину «Последний день Помпеи? Так это было именно то!
Вся Одесса – а она вся была в этот день на толчке, весь город, плогретый слуухами о шприцах – кинулась к воротам.
Американцы не знают, что такое давка, скажешь ему Jam, он подумает в первую очередь про варенье и лишь с пятого раза дотумкает, что мы имеем в виду. А у нас давка с 1917 года, и она была везде: в магазинах, где что-то «давали», на вокзалах, в трамваях и троллейбусах. Короче, это не варенье, это наоборот...
Так весь толчок кинулся к воротам.
Словом это не передать – для того и существуют живописцы, как Крамской, чтобы красками донести то, что уже никто не может рассказать, даже очевидец.
-Дядя Миша, вы тоже были в этот день на толчке?
-Разве б я стал рассказывать с чужих слов? Был. И даже помню, что делал в то время. Это тоже была картинка! Я т огда остановился у патефона – сейчас никто уже не знает, что это такое. Будем говорить, что это плэйер, только раз в 20 больше и заводится ручкой... На нем поставили пластинку, старую, еще довоенную, накрутили ручку – пластинка заиграла. Пел Утесов, и как раз ьу песню, что больше всех равилась товарищу Сталину: «С одесского кичмана сбежали два уркана...» И только он ее запел, как подошли двое – в точности с виду, как те, что сбежали с кичмана. Подошли, пригорюнились, стали вздыхать: «Хорошё поёть, душевно поёть...». Я стою – мне интересно. И тут крик, и всех понесло, как наводением. А любителей музыки как ветром сдуло.
Так вот, «паника» - то тоже всего лишь слово, и что оно стоит по сравнению с одесским толчком в 12 десять в начале того октября? Одно слово я все же скажу. Это было похоже на мясорубку: вы в нее суете куски мяса, крутите, а с другой стороны выходит фарш...
Люди кидали все – и то, что продавали, и то, что купили – и давились в воротах. Жизнь – она дороже тряпок, пропади они пропадом! А воры – те хватали брошенное и перекидывали через забор – шубы, чернобурки, ковры, костюмы, обувь... Что было за забором, кто там подбирал вещи, куда девал, я не видел.
Что вам сказать – Одесса после целый год рассказывала об этом кошмаре, ведь там были и затоптанные, и раненые. А то, что люди потеряли вещи?
-Дядя Миша, а как вы уцелели в этой мясорубке? – спросил я у малорослого и щупленького моего собеседника.
-Я? – ответил он и, глядя на меня, почему-то хитро сощурился. – Я тогда был такой худой, что когда крикнули «Колют!», подумал себе: «Что мне бежать? В меня ни за что не попадут – промахнутся!» И я остался стоять возле патефона. Песня кончилась, пластинка покрутилась впустую, а потом и завод вышел. Вот и все.

• 
• 
•